1. Блокадное детство
Первые мои детские воспоминания – это блокадные воспоминания пятилетнего мальчишки. Сейчас удивляешься, как же удалось выжить, если голод постоянно тянул за пустой живот, а снаружи противно свистели, а потом неминуемо взрывались снаряды и бомбы. А тогда казалось, что так и должно быть, просто такая она – жизнь.
Я почти все время лежал в постели, сил хватало только на это. Кто как, а я выработал такой “режим питания”: ежедневную порцию – кусочек хлеба в 125 грамм – я клал под подушку, а потом вытаскивал оттуда по одной крошечке, придирчиво ощупывая, сколько осталось, и затем эту крошку старался сосать как можно дольше. Из блокадного “меню” запомнились такие “блюда”, как лепешки из зубного порошка, студень из столярного клея (как здорово, что в доме оказалось в запасе несколько плиток этого клея!), дуранда (какие-то жмыхи), которая казалась невероятно вкусной и воспринималась как пирожное. Однажды маме удалось что-то продать на рынке, и она принесла баночку квашеной капусты. И был еще праздник, когда около Гипробума разорвавшимся снарядом убило лошадь, и нам достался кусочек шкуры, из которого получился очень вкусный бульон с плавающими щетинками.
Лежа в постели, я коротал время с книжкой Ершова “Конек-Горбунок”. С ней я научился читать, выучил ее наизусть, долго рассматривал картинки, уходя куда-то далеко, в сказку. Передо мной на стене висели ходики, которые иногда от сотрясения (если снаряд разрывался где-то рядом) останавливались, и тогда приходилось забираться на спинку кровати, чтобы пустить их. Без их стука, как и без книжки, было невыносимо.
Мама все время стояла где-то в очередях. Чтобы можно было на время уйти из очереди, каждому давался номерок. Эти номерки я писал маме на кусочках бумаги, вырезанных из полей газеты.
Длинные, бесконечные дни и ночи из черного конуса репродуктора раздавались мерные удары метронома, частые во время воздушной тревоги или артобстрела и редкие после отбоя. Сначала мы спускались на время тревоги в бомбоубежище, оборудованное в подвале нашего дома, но потом, когда на спуск и подъем на пятый этаж стало не хватать сил, оставались дома. В одной из комнат нашей коммуналки жил немец дядя Карл. Он никогда не спускался в бомбоубежище. “Бомбы будут падать вокруг нас, а в нас не попадут”, — уверял он нас.
А снаряды и бомбы все рвались вокруг. Через дорогу напротив дома был разрушен госпиталь. В Судостроительный техникум на Курляндской попала “зажигалка”, и три дня из окна на кухне можно было смотреть, как он горит. Попал снаряд и в наш дом, между третьим и четвертым этажом, но не разорвался. Его вытащили уже после войны.
Запомнилось одно большое событие – поездка на свидание с папой. Он служил в воинской части, расположенной на другом конце города, за кинотеатром “Гигант”. Дорога предстояла неблизкая – километров 15-20.
Мама закутала меня, усадила в саночки, и мы тронулись. Дорога вся в сугробах и ухабах, санки не раз опрокидывались на бок, мама меня ругала, хотя понимала, конечно, что я не виноват. Не знаю, как у нее хватило сил довезти меня до КПП воинской части. И вот я стою в узком темном коридоре проходной, и папа не просто пришел, он принес котелок с кашей! Какая же она была вкусная! Я запомнил это на всю жизнь.
То, что мама смогла спасти мою жизнь в таких невероятно тяжелых условиях, лично я считаю подвигом. Низкий ей поклон.
А потом, в 42 году была эвакуация. Наша дальняя родственница, проживавшая в Ярославле, встречала нас каждый день, встречала и в день нашего приезда, но не встретила, потому что не узнала маму – в свои 35 лет она выглядела лет на 70. В Ярославле мы жили в каком-то деревянном домике, а рядом был огород с картошкой, морковкой, свеклой. За огородом была тропинка, спускавшаяся к речке.
В 44-ом мы вернулись домой, в Ленинград. Город стоял весь в развалинах, но не было воздушных тревог и разрывов снарядов. Как только мы вошли в нашу комнату, я сразу же уселся на мой трехколесный велосипед, по которому очень соскучился, и стал описывать круги вокруг стола, стоявшего посреди комнаты. На столе лежал стеклянный зеленый абажур от настольной лампы, и я вдруг увидел в нем дырку размером с огурец. Под абажуром оказался осколок бомбы или снаряда.
